Бронницкие НОВОСТИ

22 июня навсегда останется горестной датой для тех, кто пережил самую кровопролитную и страшную войну ХХ века. Мальчуганом, которому было четыре с половиной года, жителем маленькой белорусской деревеньки, встретил германское нападение на СССР Николай ВАШТАЙ. Для него, известного многим бронничанам руководителя, а ныне — председателя городского Совета ветеранов, Великая Отечественная — не просто история прошлого столетия. Это самые значимые страницы его раннего детства. Он, как и все «дети войны», своими глазами видел трагедии односельчан, гибель знакомых, родных и близких людей… Накануне Дня Скорби и Памяти корреспондент «БН» попросил Николая Антоновича поделиться воспоминаниями о том, каким вошло в его сознание трудное время всенародного испытания…

Я родился 2 января 1937го в Белоруссии, в д.Демидовичи Витебской области. В нашей деревне было всего 60 изб, а сразу за околицей начинался густой лес… Жили бедно, все дома - под соломенными крышами. Рос я без отца: его арестовали через 3 месяца после того, как женился. Как мне рассказывала моя мама - Александра Афанасьевна, забрали папу в числе еще десятка сельчанколхозников по ложному доносу. В то время как раз набирала обороты борьба с «затаившимися врагами народа» в деревне. Всех арестованных осудили по 58й статье и дали по 10 лет. Я появился на свет, когда отец находился в заключении. Он отбывал срок на Колыме и вернулся только в 1947м.

Так что первое военное лето мы встретили втроем: мать, бабушка и я. Тогда мне шел всего пятый год и, конечно, многое из далекойдетской поры просто не сохранилось в памяти. Наверное, самое первое, что я запомнил о войне — это теплый, солнечный июньский день, и мой родной дядя (в прошлом красный кавалерист, тоже житель нашей деревни), направляясь прямо на коне в райвоенкомат, заехал к нам во двор — попрощаться. Эта встреча с ним оказалась последней… Уже в новом веке я с помощью наших бронницких поисковиков выяснил, что дядя погиб в бою в 1942м, в Смоленской области.

Демидовичи находились примерно в 400х км от пограничного Бреста, и 45 июля немцы вплотную подошли к нашим местам. Неподалеку от деревни в лесу размещался гарнизон 116го артполка. И уже в первые после нападения Германии дни, как мне рассказывала мать, ее и других сельчанок отправили туда чистить снаряды, которые были до войны «законсервированы». Они работали там несколько дней. А когда немецкие самолеты стали бомбить гарнизон, командир сказал: «Разбегайтеська женщины по домам! А то, если бомба попадет в наши артсклады, здесь ничего не останется!»

После того, как мать вернулась в село, их отправили перегонять на восток колхозных коров. Мы опять остались вдвоем с бабушкой. Радио у нас тогда не было, но ходили слухи: немцы вотвот появятся в деревне… А когда мы с двоюродным братом вышли на улицу, то увидели, что неподалеку стоит железная машина с крестом на башне. Я так испугался, что без оглядки побежал не в погреб, а на другой конец деревни — к своему дому. Подбежал к двери, а там замок висит.Вокруг - ни души, деревня словно вымерла. Помню, иду, плачу и не знаю, что делать дальше…

Вскоре без остановки, через село, на Витебск и дальше, сплошным потоком потянулись техника и автомашины с германскими солдатами. Вся дорога была окутана плотной пеленой пыли. Колонны шли не один день, не встречая сопротивления….Тяжелые бои с оккупантами, как я узнал позже, развернулись на подступах к областному центру… А мать с сельчанками догнала коровье стадо до Смоленской области и попала под бомбежку. Там местное начальство разъяснило им, что гнать коров дальше - бессмысленно — немцы наступают быстрее: «Возвращайтесь лучше домой!» Они вернулись в деревню, когда через нее как раз шел поток автомашин. Немцы, по их воспоминаниям, никого не тронули… Впрочем, отношение оккупантов к местным жителям резко изменилось, когда начали действовать партизанские отряды. А создавать их стали уже в самые первые месяцы после германского нападения. Как мне позже рассказали, в леса ушли все, кого не успели призвать в РККА сразу, в том числе недавние выпускники местной школы…

Когда в тылу врага началась беспокойная жизнь: взрывалась техника на заминированных дорогах, рушились мосты, выходила из строя связь и т.п., захватчики стали терроризировать население. Для восстановления разрушенного немцы всякий раз насильно сгоняли оставшихся в деревнях на работу. Особенно жестоко они реагировали на минную войну - взрывы на дорогах. На «разминирование» собирали сельчан и заставляли их прогонять по дорожному полотну, от деревни до деревни, тяжелые деревянные катки. Первый день такими «саперами» были жители одного дома, на второй день — этим занимались — другие и так далее. Мать очень не хотела брать меня с собой. Но я всякий раз бежал с ней рядом, крепко держась за ее юбку. И сам видел, как это происходило: каток тащила запряженная лошадь, а ктото из женщин, идя сзади, по обочине, направлял ее длинными вожжами…

Мины попадались часто. И, как вспоминала мама, людям от взрыва спастись было очень трудно. Бывало и такое: и лошадь прошла, и каток, а человек наступал на взрыватель босой ногой и… На «саперные» работы мы ходили уже без бабушки: она погибла, подорвавшись на мине. И тоже — на своей — партизанской. Но при иных обстоятельствах, когда немцы гнали большую группу женщин на работу в соседнюю деревню. Обочина дороги была накануне заминирована партизанами. И они наблюдали из леса, когда подойдет к нужному месту колонна немецкой техники. И так уж совпало: вражеские автомашины подъехали к минным зарядам одновременно с толпой идущих женщин. А партизаны, видимо, вовремя не заметили людей изза высокой насыпи и придорожных кустов, не успели быстро сориентироваться… Прогремел сильный взрыв: смертельные ранения от осколков получили двое молодых девчат и моя бабушка Аксинья…

Нынче я часто думаю: как сильно наша жизнь зависит от случая. В тот день, когда погибла бабушка, на «разминирование» должна была идти мама. Но бабушка на правах старшей оставила ее дома. Так мать тогда уцелела… По её рассказам, я помню и то, как во многих деревнях нашего района появились первые немецкие прихвостни - полицаи. В нашей деревне они, угрожая оружием, бесцеремонно селились в чужих избах, «уплотняя» или вовсе выгоняя хозяев. Их у нас почемуто называли «народниками». Прибыли они в наши края со своими семьями из Орловской области.

У нас в избе без нашего согласия поселились мужполицай с женой и двое детей. «Народники» даже соорудили в деревне чтото вроде самодельных дотов. И ночью изза страха к партизанам ночевали там. Ходили по улицам с нарукавными повязками, в головных уборах немецких солдат, а пищу отнимали у нас. Причем брали всё, что им нравилось. К слову сказать, сельчане кормили ещё и партизан, которым в то время продуктов из центра не доставляли… Так что к концу войны нашу деревню в этом смысле буквально «вычистили»: не было ни мелкой, ни крупной живности. Мы кормились только с огорода и сада.

Шли первые, самые тяжелые военные годы… По мере того, как нарастало партизанское движение, «народников» стали уничтожать. Сначала им предлагали добровольно сложить оружие. Однако, без боя предатели не сдавались — знали, что их ждет. И, действительно, полицаев, захватив в плен, сразу расстреливали. Гдето летом 1943го дошла очередь и до нашей деревни. Както в вечеру предатели привычно засели в своих дотах. А позже, когда началась стрельба, даже подожгли рядом стоящие избы, чтобы к ним не могли подойти. Но партизаны, притащив пушку'сорокопятку', стали выбивать врагов из укрытия… На рассвете оставшиеся в живых «народники», вышли с поднятыми руками. Ни одного из них не оставили в живых. А вот их семьи жили в нашем селе до освобождения. И надо сказать, неприязнь местных жителей к ним со временем сменилась на жалость…

Хотя память о себе фашисты и их пособники оставили страшную. В 1943м они особенно лютовали. Я слышал: когда в соседней д.Кистелево убили двух полицаев, каратели в отместку расстреляли из пулемета всех жителей, а все дома в деревне сожгли. Там, как я помню, жили наши родственники по отцовской линии. Ныне на том месте шумит лес… А название осталось только на граните мемориального «кладбища» сожженных белорусских деревень. И таких, стертых с лица земли, прежде населенных пунктов — только в нашей местности, по моим сведениям, несколько… Так что Хатынь для меня до сих пор - не просто памятник… Любой такой мемориал для переживших войну - святое место…

А еще после артобстрелов и бомбежки я, как, наверное, и другие сельчане, многие послевоенные годы боялся гула пролетавших самолетов. Все время казалось, что сверху вдруг полетят бомбы… Мама, которая, несмотря на тяготы войны, прожила до 95 лет, и похоронена на бронницком кладбище, рассказала мне, как немецкий снаряд, задев крышу нашей избы, пробил сарай, потом — стену соседнего дома и, не разорвавшись, застрял в печке. А жильцы топили ее до конца войны. Пока вернувшийся с фронта сынофицер ни извлек снаряд со всеми предосторожностями.

Летом 1944го, когда наши погнали немцев на запад, под Витебском опять развернулись ожесточенные бои. Именно по нашей местности прошла историческая военная операция «Багратион». Немцы в то время везде начали рыть укрепления. И у нашего села, на возвышенных местах засели и пулеметчики, и снайперы… Они никак не давали нашим солдатам переправиться на другой берег. По вражеским засадам даже хотели ударить «катюши». Тогда бы и от деревни ничего не осталось… Но, слава богу, наступающие части не решились оставлять людей без крова. Сумели обойтись только огнем малых минометов. И еще послали разведчиков, которые скрытно ночью переплыли речку и уничтожили пулеметные расчеты. Чтобы уберечься от обстрела, мы с матерью побежали к соседке, у которой был глубокий погреб. Но стрелять начали раньше, и нам пришлось залечь в вырытом неподалеку окопе… Когда соседка увидела нас, сразу позвала. И едва мы успели залезть в погреб, прямо в то место, где сидели, попал снаряд, засыпав нас комьями земли…

До сих пор помню первых, ворвавшихся в нашу деревню красноармейцев… Одного из них ранило в живот, и он, промучившись до самого вечера, умер. Полевые медсанбаты тогда еще не подошли к передовой… Запомнилось и то,как наши солдаты после боя пристрелили раненую немецкую лошадь. И мы впервые за всю войну поели немного вареного мяса… Но самой большой для нас с мамой радостью стало то, что после обстрелов уцелела наша небольшая однокомнатная изба с холодными сенями. Можно было войти и жить, как прежде. Добавлю, что после освобождения у нас разместилось правление колхоза, а в сени стаскивали собранное на полях сражения оружие. С ним, кстати сказать, было и после войны связано немало трагических историй…

А еще мне и поныне не по себе, когда вспоминаю, как в нашу деревню, три года находящуюся на оккупированной территории и не получавшую никаких сведений об ушедших на фронт жителях, стали приходить после освобождения «похоронки»… Много «похоронок»… Было страшно смотреть на матерей и вдов, у которых было по троечетверо ребятишек, оставшихся без кормильца… Вот такой мне запомнилась война. А после для меня, семилетнего мальчишки, начался новый мирный этап — я пошел учиться в школу. Но это были уже совсем иные страницы моей дальнейшей жизни…

Воспоминания записал Валерий ДЕМИН