Бронницкие НОВОСТИ

– А это мой отец Степан Кузьмич Нечаев, – ответил мне седовласый глава семьи, у которого я однажды побывал в гостях, указывая на снимок военной поры на стене. Бравый усатый солдат с автоматом, в сдвинутой набок пилотке и с двумя орденами Славы на гимнастерке, на фоне темных от гари, исчерканных надписями воинов­-победителей колонн Рейхстага…

– Исторический снимок, – заметил я. – И отец у вас герой: две солдатских 'Славы' за здорово живешь не дают… Кем воевал?

– Сапером. Прошел от Сталинграда до Берлина. И ни одного ранения… Когда в конце 1944-­го домой на побывку приезжал, даже шутил насчет своего везения. Говорил, что сапер на войне ошибиться второй раз просто не сможет. Одного раза хватит…

– Сейчас-­то жив родитель?

– Нет. В июне 1945-­го пропал без вести, но…, – чего­-то не договаривая, осекся рассказчик.

– После Победы? Как так получилось?..

– Письма от него перестали приходить. Мать все время ждала отца, глаза выплакала…Но повязывать вдовий платок даже не помышляла – чувствовала, что живой…Правду-то мы узнали гораздо позже…

Видя мой интерес, рассказчик тяжело вздохнул и все же решился поведать о судьбе своего отца с самого начала. Многое узнал о нем сам, что-­то услышал от матери, что-­то выяснил из вытребованных архивных документов, что­-то ему однополчане рассказали, которых нашел по переписке, а о чем-­то он до сих пор может только догадываться…

– Когда началась война мне шел 11-­й год, сестре – 7-­й, а папе было - 32. Работал он на железной дороге, имел бронь, и ему от призыва отказывали. Но отец не хотел оставаться в тылу. Ходил в военкомат, пока не добился своего. В начале 1943­-го его призвали и направили в отдельную запасную саперную роту. Потом – под Сталинград. Там новобранцы впервые “пощупали” настоящие мины руками. Помню, отец на побывке рассказывал друзьям о том, как им приказали разминировать поля для весеннего сева. Железа в местах недавних боев оказалось столько, что миноискатель был бесполезен. И щуп не лез в ещё мерзлую землю. Работали они тройками и с самодельной “защитой” – у каждого на спине был закреплен щит из толстых досок. Первый из тройки шел впереди, высматривая мину, второй клал на обнаруженный заряд толовую шашку, а третий – втыкал взрыватель и поджигал. Если рвалась одна мина – осколки били по щитам, и саперам удавалось уцелеть. Но, когда рвалось сразу несколько зарядов, спастись было труднее… В итоге - потеряли треть личного состава роты. А у отца – ни царапины…

В мае 1943­-го, как позже узнал сын, саперную часть, где служил Нечаев-старший перебросили на Курскую дугу. И дальше он воевал, как все саперы. Прокладывал пути вперед для пехоты и танков, проделывал проходы в минных полях для разведки. Наступали они зачастую на броне, и если танк подрывался на мине, то и саперам доставалось по-полной. Потери были огромные – каждый месяц личный состав их части обновлялся почти полностью. Тогда Нечаев, как один из самых отличившихся и уцелевших, получил первый орден Славы III cтепени. Потом он освобождал Гомель и Бобруйск, а в августе 1944-­го части 1-­го Белорусского, где воевал Нечаев-­отец, подошли к Варшаве…

Там, у Вислы, в январе 1945­-го сержанту приказали подорвать дот с немцами. Его бетон оказался столь крепким, что заложенный заряд убил пулеметчиков, но, не разрушив стены,“выстрелил” обратно… И здесь судьба снова сохранила подрывника, отбросив его от дота на мягкий, разлапистый ельник… А на Одере при разминировании полей они попали под жестокий минометный огонь. Многих саперов разорвало на куски, а Нечаев и тут уцелел… За героизм при подготовке наступления ст.сержант получил второй орден Славы… В Белоруссии и Польше, как вспоминали однополчане, стали попадаться мины­-ловушки и мины замедленного действия. В Германии попадались неизвлекаемые заряды: на одном из них, с 6-­ю детонаторами, подорвалась целая группа вместе с ротным… А у Нечаева будто ангел­-хранитель за спиной… Как-­то сержант устанавливал в немецком городке табличку “Проверено: мин нет”. Пуля снайпера прошла рядом, расщепив прибитую дощечку…

В конце апреля 1945-­го их гвардейская инженерная спецбригада вступила в Берлин. Рейхстаг штурмовали вместе со всеми. Оттуда саперов отправили очищать от мин поля в предместьях. Никаких карт не было, зато мины – в несколько слоев. Вот здесь­то Нечаев, судя по всему, и допустил роковую ошибку: потерял осторожность и... подорвался на противотанковой… Очнулся уже в госпитале и ужаснулся: правую руку ампутировали по локоть, а обе ноги – выше колена… Врачи удивлялись – как выжил, а он горевал – зачем?! Страшная участь была уготована ему после Победы: стал гвардии старший сержант калекой. Заново учился передвигаться на самодельной деревянной каталке. Один “утюжок” держал в левой руке, а второй – ему привязывали к обрубку. А когда его, безногого, комиссовали, не доехал до родных мест: предпочел стать для семьи пропавшим без вести…

– Это, наверное, была вторая ошибка отца-­сапера? – осторожно поинтересовался я.

– Из-­за нее больше всех моя мать пострадала: горевала о пропавшем до самой смерти… Да и мы сестрой все время ждали отца – похоронки-­то не было! Только не вернулся он, не захотел стать нам обузой – такой, видно, был человек. По сей день думаю о его поступке, но осуждать не могу… Сам, видимо, попросил однополчан, чтобы высадили на чужой ж/д станции вдали от нашего района. Поначалу кантовался на вокзалах, а после, как мне рассказывали, обзавелся гармошкой, как мог, пел и играл одной рукой и культяпкой в людных местах, в забегаловках… Но вот беда: стал сильно выпивать, связался с такими же обездоленными бродягами. Из­-за отсутствия конечностей их в народе попросту называли “самоварами”. Бродячих солдат-­калек с медалями жалели: кидали мелочь, приглашали выпить за компанию… Так и бедствовал отец, побирался, пока в конце 40­-х не попал под “чистку”: органы НКВД по указу свыше стали собирать всех уличных ветеранов-инвалидов и вывозить в отдаленные места – в специнтернаты.

Нечаев попал в тот, что размещался в старинном Горицком монастыре на реке Шексне. Туда со всего российского северо-­запада тогда свозили “обрубки войны” – бездомных солдат, потерявших полностью или частично руки и ноги. Чтобы своим видом калеки не портили “парадный фасад” городов страны-­победительницы. Условия там были тяжелые, кормили плохо. Кто мог сам передвигаться, отпускали на прикорм в ближние деревни… Пытаясь хоть в чем-­то найти себя, изувеченный сапер, как позже узнал сын, даже пел в здешнем хоре “самоваров”. О нем до сих пор ходят легенды… Летом женский персонал специнтерната – крепкие вологодские бабы часто выносили своих подопечных за стены монастыря, рассаживая их на пологом берегу, у пристани… Имелись среди исполнителей и свои басы, и тенора, и даже… хормейстер. Когда подплывали пароходы, “самовары” давали свои вокальные концерты. А пассажиры их за это прикармливали…

– Мы слышали о хоре горицких солдат-­калек, только вот жаль: не довелось побывать в тех местах, – завершал свое повествование рассказчик. – А когда в 90-­е открыли архивы, решил наудачу посмотреть списки обитателей этого специнтерната. Знал, что в молодости отец неплохо пел… И не поверите – увидел там нашу фамилию… Правда, папы тогда уже давно не было в живых: “гр-­н Нечаев С.К., как указано в свидетельстве о смерти, умер 3.11.1959 г. от сердечного приступа”. Помню, я с трудом нашел на местном кладбище полуистлевшую деревянную пирамидку с его именем. И поставил новую, из нержавейки, с красной звездой и фотографией… С той самой, где отец с двумя орденами Славы у Рейхстага… Жалко, мама не дожила, не побывала на его могиле…

Так окончилась эта история о простом русском солдате, честно воевавшем и вдруг по воле судьбы оказавшемся на обочине послевоенной жизни, о “везучем” сапере, чья “вторая ошибка” до сих пор не дает покоя его потомкам. А еще она – о том суровом и противоречивом времени, когда указы вождей и кумачовые лозунги часто заслоняли собой людей… Даже если это были воины-­победители.