Бронницкие НОВОСТИ

Коренной бронничанин Сергей ФРОЛОВ родился в самом начале второй четверти ХХ века. За четыре года до его появления на свет умер Ленин. Плач по вождю еще не утих, а в разрастающиеся лагеря и поселения ГУЛАГа уже везли первые десятки тысяч политзаключенных. До Большого Террора было еще далеко, но Подмосковье, как и по всей России, все жестче утверждался советский образ жизни. Он еще не мог знать, что впереди ― страшная война, Великая Победа, послевоенная разруха и целая череда лозунговых советских пятилеток... Сегодня 82-летний старожил, ветеран войны и труда честно, без прикрас рассказывает о своей семье, о их поколении детей войны, голодном детстве и юности, о самой атмосфере того сурового времени, в котором все было совсем не так, как нынче... Когда слушаешь Сергея Георгиевича, вспоминаются слова известного поэта: 'Времена не выбирают. В них живут и умирают...'.

- Наша многодетная семья из восьми человек, жила на Кожурновке, - начал свой рассказ ветеран. - Работал только один отец, мать хлопотала по хозяйству, старшие из детей помогали родителям, чем могли. Причем, как повелось в бедных семьях: если старшим, хоть редко, но покупали дешевые обновки, то нам, младшим, доставались только обноски. Так что новые вещи я стал носить только повзрослев... Жилось и так тяжело, а тут еще в начале 30-х ввели карточки на хлеб. Пайки были такие мизерные, что все время хотелось есть... В те годы у нас еще не было электричества, ни иных коммунальных удобств. Основым светильником была керосиновая лампа, а когда случались перебои с керосином, зажигали, как в старину, лучину или коптящий фитилек лампадки. Бывало, выйдешь в сумерках на улицу ― везде темнота. Только кое-где тусклые отсветы в окошках... Позднее построили подстанцию на Московской улице, провели нам и всем соседям электропроводку, а в определенные часы стали давать в дома электричество. Потом появилось и свое бронницкое радио: на стену повесили черную «тарелку», подключили ее к городскому радиоузлу и мы с той поры слушали разные сообщения и новости.

Несмотря на жизненные тяготы, у нас, кожурновских пацанов, в свободное время были свои постоянные занятия. Играли в догонялы, лапту, городки, волейбол и, конечно, в футбол. Помню, футбольное поле у нас было на Новоброницкой, где сейчас горпо. Тогда домов по обеим сторонам улицы еще не строили. Сами приносили из ближайшего леса деревянные слеги и делали ворота. При этом, всей компанией заранее, еще с зимы, копили деньги и покупали футбольный мяч. Бывало, играли с другими мальчишками и на поле около Совхоза, а позже, примерно в 1936-м, когда в Бронницах построили стадион, стали часто ходить туда. Сами всегда с удовольствием смотрели на матчи с приезжими футболистами. Добавлю, что в то время на городской стадион приходило немало бронничан. Состязаний проводилось много по самым разным видам спорта и вход на них зачастую был платным. Мы, же мальчишки, за неимением денег ухитрялись перелезать где-нибудь через забор...

По вечерам мы всей компанией любили посидеть на бревнах у дома Печалиных. Помню, как-то раз, к нам подошла одна из активных в то время общественных работников Т.Мозговая. Провела беседу, а после предложила присоединиться к отдыхающим в местном лагере московским пионерам и сходить с ними в лес, на костер. Мы с дружком Алексеем Печалиным согласились. И на следующий вечер нас привели в школу, где размещался летний пионерлагерь. Там и мне, и Алешке понравилось. Нас очень хорошо встретили и даже накормили гречневой кашей с молоком. После лагерного ужина мы вместе со всеми строем пошли по Каширскому шоссе в сторону Бронницкого леса. Подыскали большую поляну, заготовили хвороста, а ровно в полночь зажгли. Игры и песни у костра продолжалось долго. Но мы, не дождавшись конца, заторопились домой, потому что забыли предупредить о ночном пионерском костре своих родителей... Именно с той поры, когда слышу слова: «Взвейтесь кострами синие ночи! Мы пионеры ― дети рабочих...», - сразу вспоминаю о своем первом приобщении к пионерскому движению.

С весны до осени мы ходили босиком, даже в дальние походы в окрестные леса за ягодами и грибами. Их тогда было много и в лесах не встречалось мусорных свалок (как теперь). Люди жили труднее, но к природе относились бережнее. Хотя и пасли в округе целые стада коров, но никогда не бросали там столько хлама и мусора... А еще мы часто купались в Москве-реке. Вода тогда там была тоже намного чище, чем теперь. Мимо регулярно ходили пароходы и баржи. Мост через реку тогда был разводной, деревянный. И для того, чтобы его вовремя разводили, подплывающие суда издалека давали длинные, протяжные гудки. Особо привлекали наше внимание проплывающие мимо двухпалубные пассажирские пароходы «Ляпидевский» и «Леваневский», названные в честь знаменитых летчиков, первых героев страны, спасших челюскинцев. Суда подплывали к нашей бронницкой пристани (она была напротив ул.Москворецкой) и делали там короткую остановку. Некоторые бронничане в то время добирались в Москву, на работу по реке. Вечером садились на пароход, а рано утром выходили уже в столице.

Добавлю, что советская власть к началу 30-х вместо прежней семидневной недели решили ввести свой революционный календарь ― шестидневку. Трудовая неделя в СССР в 1929-1930 гг. состояла из пяти дней. Несмотря на то, что выходных дней стало больше (один в пятидневку, вместо одного в семидневку ранее), эта реформа в народе была непопулярна. Ведь она сильно усложняла личную, общественную и семейную жизнь из-за несовпадения выходных дней разных членов общества. В конце 1931-го нововведение было частично отменено, а через пару пятилеток наши правители и мы вместе с ними окончательно вернулись к традиционному трудовому календарю.

А в 1936-м я, как и мои сверстники, с простой матерчатой сумчонкой пошел в 1-й класс в бронницкую (тогда еще неполно-среднюю) школу, которая находилась на Советской. Настоящих фабричных портфелей тогда ни у кого не было. Из нашей семьи новый портфель купили только старшей сестре ― десятикласснице на деньги, вырученные от сдачи рябины на заготпункт... Учился я всегда с охотой и до всего старался доходить сам. Помню, даже в начальных классах мы уже чувствовали дух своего времени. В одном из учебников были размещены портреты первых советских маршалов, а в последующие годы троих из них вдруг объявили «врагами народа» и расстреляли. Наша учительница велела нам немедленно вырвать и уничтожить страницы с их именами... Мы по малолетству тогда мало задумывались о массовых арестах и шпиономаниии, которые набирали силу и в нашем городе. Доходило до глупостей: мы, ученики, искали вражеские знаки и приметы даже на пионерских галстуках и на портретах писателей на обложках ученических тетрадей...

Школьные года шли быстро, мы росли. Двое старших из нашей семьи, закончив десятилетку, устроились на работу. Наступило военное лето сорок первого. До войны оставались считанные дни... 22 июня мне 13-летнему почему-то запомнилось, как отреагировал на весть о германском нападении гостивший у нас мой двоюродный брат-москвич: «Ну, теперь, мы до Франции дойдем!» Сегодня с высоты прожитых лет понимаешь, как крепко вдолбили нам в головы уверенность в том, что «броня крепка и танки наши быстры», что воевать будем на чужой территории и победим малой кровью... Не прошло и недели, как немцы захватили Минск и быстро продвигались к Москве. В Бронницах, как и повсеместно, началась массовая мобилизация мужского населения многих возрастов в РККА... Быстро опустели продмаги: окрестные жители быстро раскупили там все съестное. Позже ввели уже хорошо знакомую по 30-м годам карточную систему на хлеб. Хотя перед самой войной столичные газеты (несмотря на частые перебои в снабжении) писали, что запасов хлеба в СССР хватит по крайней мере на 10 лет вперед.

- В первом военном сентябре мы вернулись на учебу в школу, - продолжает свои воспоминания 82-летний бронницкий старожил Сергей Георгиевич Фролов. - После каникул в нашем классе так и не появился хорошо знакомый мне мальчишка - Герман. Его вместе со всей семьей (оказалось, что они - немцы) выслали из Бронниц куда-то на Север, на спецпоселение. Вскоре школьное здание заняла воинская часть ― 11-й автополк, а его штаб разместился в бывшем здании городского Дома пионеров (позже ― Совета ветеранов). А нас, учеников, перевели в пристройку у школы, где мы занимались в две смены. И, конечно, как могли, помогали родителям прокормить семью ― ходили в лес за ягодами и грибами. Как-то раз, неподалеку от Кочиной Горы нашли немецкую листовку, сброшенную вместе с другими с самолета. На ней были фотографии сына Сталина ― Якова Джугашвили и текст с изложением, того, что он вместе с 250.000 красноармейцами якобы сдался германским войскам... Много позже, уже в постсоветское время, я узнал трагические подробности этой страшной истории. А тогда, вернувшись из леса, мы сразу отнесли вражескую «агитку» в милицию...

В октябре 1941-го германские войска особенно близко подошли к Москве. Готовились к эвакуации и в нашем городе. На некоторых бронницких предприятий, как я слышал от старших, рабочим и служащим даже выдали двухнедельное выходное пособие на эвакуацию. Но потом немцев отогнали от столицы и работа на производстве возобновилась... Самая пронзительная память войны ― это то, что нам, растущим, все время хотелось есть. Чем мы только ни питались в те далекие 40-е? Карточного хлебного пайка не хватало. Приходилось использовать любой мало-мальски съедобный подножный корм. Кроме летне-осенних даров леса, ели найденные в огороде щавель, ботву картофеля, моркови, свеклы, не брезговали даже лебедой. Зимой ходили на окрестные поля и, как зайцы, разыскивали под снегом промерзшие капустные листы. А по весне, когда все оттаивало, собирали там мороженную картошку и мама пекла из нее что-то вроде оладьев, напоминающие жесткие резиновые подошвы...

Всем бронничанам давали тогда участки земли для посадки картофеля. Мы начинали его выкапывать, когда клубни еще не успевали вырасти. Помню, мать отварит картошки, воду из казанка сольет ― вот нам первое блюдо, а на второе ― каждому по картофелине... И в школе нас тоже малость прикармливали: давали по 50 г хлеба со свеклой... Но все равно, досыта никогда не наедались. Бывало учительница объясняет урок, а в голову ничего не лезет. Одна мысль: где-бы хоть чем-нибудь подкрепиться... Когда становилось совсем невмоготу, мы, как и все горожане, ходили по ближайшим деревням и обменивали домашние вещи на картошку. Помню, как-то за старое, но добротное отцовское пальто нам дали ведро с верхом. Причем, в те военные годы на автотранспорте мы никуда не ездили - ходили только пешком, «натаптывая» за день не один десяток километров. А еще мне нужно было ежедневно выполнять свои домашние обязанности - ходить за 3 км в лес за дровами. Зимой их возили на санках, а летом ― на себе. Так и был на заготовке дров до самого призыва в армию.

Впрочем, если говорить о наших тогдашних обязанностях, то больше всего нам нравилось ходить в хлебный магазин у городской пекарни и отоваривать карточки на всю семью из 8 едоков. Продавец, тщательно взвешивая нашу норму, часто добавлял довесок. И, если он был небольшой, его по дороге можно было потихоньку съесть... С той давней поры прошла целая жизнь, а я до сих пор помню вкус того свежего пайкового хлеба, вкуснее которого, казалось, не было ничего на свете. А еще, вспоминая нашу военную голодуху до сих пор, несмотря на нынешнее продуктовое изобилие, не могу равнодушно смотреть на то, как кто-то выбрасывает хлеб в мусорный ящик....

Зимой 1942-го, когда стало особенно голодно, мы вместе со школьным товарищем Володей Воздвиженским, отчаявшись, решились пойти по окрестным деревням и попросить у людей хоть чего-нибудь съестного. Наметив маршрут, сначала отправились в д.Слободино и каждый пошел по своей стороне улицы. Когдая я зашел в первый дом и просто попросил поесть, вышедшая хозяйка сначала отругала меня: «Разве так просят?! Надо говорить подайте Христа ради, люди добрые!». Но потом все же дала небольшой кусок хлеба. Мне стало так стыдно, что я, как ошпаренный выскочил на улицу... Но правильно просить подаяния так и не смог: никак не хотел считать себя нищим... В тот первый раз мы обошли три ближайших деревни, а потом местные мальчишки погнались за нами, чтобы избить, но не догнали... В Бронницы вернулись только к вечеру. В сумках у нас было килограмма по два засохших хлебных кусков и горбушек. Все домашние очень обрадовались этой неожиданной добавке к карточному пайку. А родители, узнав откуда она, даже не ругали нас за попрошайничество...

Добавлю, что эти военные лишения, по-своему сказались на формирование характера. И с самого детства отстранили меня от вредных привычек. Помню мой отец был заядлым курильщиком, а махорки всегда не хватало. Когда ему становилось невмоготу, он посылал меня в центр города, к чайной, набрать окурков-чинариков. Заниматься этим, понятное дело, было очень стыдно и унизительно. Но, видя то, как мучается родной человек, я все же, скрипя душой, всякий раз (а это случалось едва ли ни каждодневно) оправлялся за этим «бросовым куревом». От такого занятия карманы моего старенького пальтишка насквозь пропахли махоркой и от этого запаха меня буквально коробило. Много позже в нашей семье научились самостоятельно выращивать и заготавливать душистый домашний самосад. А мне после детских прогулок за чинариками, даже годы спустя, в поздней юности, так никогда и не пришла мысль самому закурить папиросу...

В военные годы быт в Бронницах, как и везде, был тяжелыми и однообразными. Никаких семейных и общественных торжеств тогда особо шумно не отмечали и событий заметных было немного. Мне почему-то запомнилось, как в один из ноябрьских праздников над городом долго летал легкий двухкрылый самолет. Кружил очень низко, почти над самыми крышами, а потом мотор у аэроплана вдруг заглох. И он едва ли не рухнул в чей-то огород по улице Московской. Позже мы от знакомых узнали, что это один из местных летчиков устроил своей любимой девушке праздничную авиапрогулку над городом. Хорошо, что эта жесткая посадка оказалась благополучной и никто не пострадал...

К лету 1943-го я окончил семилетку и решил дальше пока не учиться. Надо было устраиваться на работу и помогать родителям поднимать младших. Вскоре меня приняли вольнонаемным рабочим в офицерскую школу и проработал там почти год, пока эту школу не передислоцировали в Коломну... Наступил 1944-й. Моих приятелей, родившихся в 1927-м, призвали на военную службу. Немного раньше пришла призывная повестка и моему старшему брату Венимину. В действующую армию он попал весной 1944-го. Воевал в составе 45-го гвардейского стрелкового полка 17-й стрелковой дивизии 49-й армии 3-го Белорусского фронта. Принимал участие в ликвидации германской группировки, попавшей в знаменитый «Витебский котел», получил тяжелое ранение, долго лечился в эвакогоспиталях...

Я был на очереди, являясь допризывником. К слову сказать, в те годы нас обучали военному делу основательно. Сначала школьный военрук Грачев, потом ― райвоенкомат. Занимались мы строевой подготовкой, учились прицельно стрелять из винтовки. Вот только на работу меня нигде не брали: понимали, что в армию могут призвать в любое время. Только весной приняли в подсобное хозяйство совхоза им.Ворошилова, обслуживающее Московский авиационный завод. Там довелось потрудиться и слесарем, и прицепщиком, и молотобойцем в кузнице. Работали мы по 10-12 часов и практически без выходных. Каждую субботу нам зачитывали приказ директора о том, что в связи с производственной необходимостью воскресенье объяляется рабочим днем. Причем, обсуждению приказ не подлежал. А зимой я вместе с трактористами участвовал в ремонте сельхозтехники ― готовили ее к весенне-посевной компании.

В РККА меня в военное время так и не призвали. Только на четвертый год после Победы, в апреле 1949-го, я одел солдатскую форму и отправился служить на Крайний Север. Службы я не боялся и уже тогда понимал: в армии буду одет, обут и сыт. А труднее, чем в прошедшее лихолетье уже не будет...

Воспоминания записал Валерий НИКОЛАЕВ

На снимках:дом Фроловых на Кожурновке; Сергей и Вениамин у дома; Сергей после призыва в Советскую Армию в 1949 г.; семейный снимок 50-х (в верхнем ряду слева направо Вениамин и Сергей).