Бронницкие НОВОСТИ

На далеком Аркагалинском перевале, за тысячи километров от нашего города стоит скорбный обелиск «Узникам Колымы». На красном граните простое двустишие: «Здесь мало было виноватых, здесь больше было без вины»… Один из тех, кого напрямую касаются эти горькие строки, - житель бывшего Бронницкого района Оскар ДОМКЕ, арестованный в 1937-м и навсегда сгинувший в страшных магаданских лагерях… Накануне Дня памяти жертв политрепрессий о трагической судьбе своего отца, которого ему так и не довелось увидеть, корреспонденту «БН» рассказал 72-летний сын репрессированного Юрий Оскарович, известный в Бронницах человек.

Казалось бы, давно канул в Лету судьболомный для многих россиян ХХ век. На дворе совсем иная жизнь, иные заботы и проблемы. А мой давно поседевший и доживший до взрослых внуков собеседник, до сих пор скорбит о безвинно загубленном семьдесят три года назад родителе. И очень жалеет, что не довелось побывать у его безымянной братской могилы, что так и не смог своими глазами увидеть далекие от Подмосковья места, где отец безвременно завершил свой жизненный путь. О самом близком человеке Юрий Оскарович знает только по рассказам матери да по архивным справкам, вытребованным по запросам семьи из разных ведомств. Ни отцовских писем из заключения, ни его снимка сохранить не удалось: в то время подлежало уничтожению все, что напоминало окружающим о разоблаченном «враге народа»…

- Я родился в д.Пушкино 4 ноября 1937-го: почти через месяц после ареста отца, - рассказывает Юрий Оскарович. – Моя мама - Лидия Ивановна, когда я был ребенком, мало что говорила о нем: тогда ― это была опасная тема. Но ждала его многие годы... И, заводя речь о нашем довоенном житье-бытье, она со слезами вспоминала о своем втором муже, с которым прожила всего три года. С ее слов я вместе со сводной сестрой Валентиной узнал о том, каким человеком был мой родитель, проживший судя по документам, всего 47 лет, чем занимался до того, как попал под репрессии. Судя по всему, отец - самый обычный сельский житель, кормилец семьи, вообще не имел никакого отношения к политике. Честный, работящий сельчанин, хороший семьянин он, арестованный по ложному доносу, стал одним из многих тысяч, попавших в безжалостные жернова массового террора...

Мой собеседник показывает мне то немногое, что ему удалось собрать о репрессированном ― старые, давно пожелтевшие, где-то уже разорванные на сгибе листы бумаги и более сохранившееся, которые он получил в 90-е годы ― после реабилитации отца и позже. Вот остатки свидетельства о браке родителей, датированное 1934-м... В этой же стопке - свидетельство о смерти, выданное в июле 1994-го, почти через полвека после нее. Сразу поражает явная «нестыковка» причины гибели советского политкаторжанина: в вышеназванном документе ― «воспаление легких», а архивной справке - «кровоизлияние в мозг»... Совпадает только дата ― 26 февраля 1945-го. Названо и место захоронения ― кладбище лагерного пункта поселка Хениканджа Тенькинского района Магаданской области. Как на самом деле заключенный окончил свой жизненный путь: сам ли надорвался из-за каторжного труда на рудниках или забит до смерти, застрелен охранниками - теперь уже, пожалуй, никто не скажет...

Мало что смог поведать Юрий Оскарович и о родословной отца, о своих немецких корнях. В копии свидетельства о рождении, выданном ему уже в 17 лет, в графе о национальности родителей почему-то поставлены прочерки. По архивным данным Оскар Густавович Домке появился на свет в украинской деревне Сушки, что в Киевской области. Там вырос и, как и его предки, крестьянствовал. В Подмосковье, их вместе с отцом, как и тысячи других, доведенных до отчаяния сельчан, в начале 30-х пригнал голодомор. Здесь и осели, сами стали вести хозяйство (в колхоз беженцев не приняли). Оскар со временем выучился столярному делу, рассчитывая как-то пережить лихолетье. Юрий родился во втором, недолгом отцовском браке: что стало с первой семьей родителя ― тоже ничего не знает.

Оскара Густавовича и троих его земляков из Пушкино увезли на милицейском «воронке» в один день ― 17 октября 1937-го. Всех арестовали по доносу. Мать вспоминала, что на их беду, сосед по деревне, с которым прямодушный отец не ладил, в то время стал председателем сельсовета. Пользуясь властью, он составил свой «черный список» и сводил счеты с неугодными людьми. Обвинение в сфабрикованном деле было нелепым для столяра, но зато самым обычным для обладателя немецкой фамилии - «проведение активной фашистской агитации». Да и аресты «враждебных элементов» в Бронницах и всех окрестных селах в то время стали уже массовыми. От властей требовали выполнения спущенных сверху разнорядок по борьбе с «затаившимися врагами». Тройка УНКВД по Московской области 28 октября без суда приговорила гр-на Домке к 10 годам лишения свободы.

Только об этом стало известно уже после того, как отца полностью оправдали. Вот сухие строки из соответствующей справки за подписью зампрокурора Московской области, датированной 21 февраля 1994 г.: «Домке О.Г., 1898 года рождения... на основании ч.1 ст.1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 г. «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв политических репрессий, имевших место в период 30-40-х и начала 50-х годов, реабилитирован». Впрочем, Лидия Ивановна, даже не зная тогда грязной «кухни» сталинских репрессий без суда и следствия, никогда не верила, что ее спокойный и рассудительный муж делал что-то во вред Советской власти.

Письма от заключенного, как вспоминала мать, приходили без адреса, с оказией только три первых после ареста года. Мать боялась ему отвечать. Осуждать ее за это нельзя: ведь следом за мужем могли прийти и за ней. Она очень переживала и опасалась ареста, ибо понимала, что для детей-малолеток - это почти неизбежная голодная смерть. Ведь назад никто из увезенных из деревни арестантов назад уже не возвращался. А к их семьям местные власти сразу клеили расхожий ярлык - «враги народа». Спасло, их, наверное, то один из знакомых матери стал начальником милиции. Хотя притеснений «вражеской» семьи, особенно до войны и после, избежать не удалось. Сводная сестра так и не смогла получить нужное образование, а самого Юру до 11 лет не принимали в начальную школу. А озорные деревенские сверстники откровенно презирали его, часто дразнили и обзывали «фашистом»...

- Жили мы после заключения отца, как изгои, постоянно голодали,приходилось даже побираться, - продолжает свои воспоминания Юрий Оскарович. - Домишко наш под соломенной крышей без отцовских рук сильно обветшал. А я по малолетству не мог тогда заменить папу. Школьником стал только после того, как мать после долгих мытарств приняли телятницей на колхозную ферму Уходила она на работу еще до рассвета и приходила уже затемно. Старалась, но на скудные трудодни прожить было трудно. А помощи от правления никогда не получали. Пришлось ей в 1948-м уйти из колхоза и устроиться истопницей в Бронницкую горбольницу. А я после того, как окончил 4 начальных класса, пошел в 5-й класс «красной» школы. Учебу всегда любил и занимался только на пятерки. Но окончив семилетку, надо было думать о том, как самому прокормиться. Мне долго не давали паспорт, а в 1954-м, когда получил его сразу устроился на работу ― сначала подсобником на испытательный полигон, а потом ― учеником токаря на 38-й завод. После началась моя армейская служба...

Он рассказывает, как они, молодые солдаты из Бронниц, помогали убирать урожай на казахстанской целине, как потом его направили в Белоруссию ― в учебный танковый батальон, где он стал первоклассным механиком-водителем и сам стал обучать курсантов. После срочной службы работал в 4-ом отделе 21 НИИИ, стал семейным человеком, вырастил двух дочерей. А с 1965-го, решая квартирный вопрос, пошел на сверхсрочную службу, а матери со временем купил маленький домик в Заворово, где она спокойно дожила остаток своей жизни...

Слушая Юрия Оскаровича, узнавая о его жизненных перепетиях, убеждаешся в том, какой трудной и непредсказуемой может быть человеческая судьба... Сын репрессированного сам уже начал восьмой десяток, но до сих не может без слез вспоминать об отце. Для него даже незнакомый обелиск «Узникам Колымы», у Тенкиньской трассы, который он видел только на снимках, как и все, что связано с погубленным родителем, дорого и свято. И, похоже, эта непроходящая боль будет с ним до конца жизни. Ведь у памяти о безвинно павших нет срока давности.

Валерий ДЕМИН