ОТ КУБАНИ ДО САЛЬСКИХ СТЕПЕЙ
0
861

Хмурым осенним утром 22 октября 1941 года вместе с другими призывниками заводского поселка Сенного я отправился в райвоенкомат. У заводских ворот собралась группа парней, одетых подорожному, с вещмешками за спиной. Их окружила грустная толпа провожающих, преимущественно из женщин и пожилых мужчин. Подъехала старенькая полуторка, и молодежь полезла в кузов. Поздно вечером всю нашу команду призывников, вызванных в райвоенкомат, проводили на пристань для отправки пароходом в Краснодар....

Шли мы, смешавшись с плотной толпой провожающих. На скупо освещенной пристани дали команду на посадку. Тетя Шура крепко держала меня под руку и не отпускала, несмотря ни на какие грозные команды. Тетя вместе со мной прошла оцепление. Только у сходни мы расстались… Я взбежал на пароход, и тьма скрыла от меня и тетю, и пристань, и всю гомонящую толпу. Отчалили без гудков. Ни единого огонька не блеснуло нам на прощанье, пока плыли по излучине Кубани. Пароход был заполнен до предела. Напрасно я искал уютное местечко. Относительно свободной была лишь палуба, но по ней гулял прохладный осенний ветер. С трудом протиснулся к теплой пароходной трубе и улегся на голые доски. Закрыл глаза, и думы обо всем, что с каждой минутой уплывало в прошлое, роем окружили меня. Все становилось дорогим воспоминанием…Два дня и одну ночь плыл пароход до Краснодара, преодолевая стремительное течение реки. На борту и за ним было довольно уныло. Погода была под стать настроению. Наводили тоску осенняя серость, бесконечные глинистые обрывы с поникшими бурьянами. Мглистая дымка скрывала дали. И лишь неукротимая Кубань, как дикий конь, неслась навстречу, крутила под ярами водовороты, волокла в мутном потоке все, что смыла по пути. Вечером, к концу вторых суток рейса, пришли в Краснодар. По узким улочкам, вымощенным крупным булыжником, мимо приземистых домиков с наглухо закрытыми ставнями привели нас на большую площадь. С одной ее стороны доносились паровозные гудки – там, вероятно, был вокзал, с другой – высилось двухэтажное здание с надписью над крышей “Дом железнодорожников”. Нашу команду разместили в фойе этого здания. Вечером его заполнила совсем иная публика – молодая, веселая, нарядная. В сравнении с ней мы, призывники, выглядели жалкими бродягами. Появился оркестр, начались танцы. Когда они закончились, и публика разошлась по домам, мы улеглись спать на зашарканном полу фойе. Я нашел местечко под роялем на эстраде, где только что отзвучали милые сердцу напевы. Вечером мы уехали из Краснодара. На вокзале я впервые в жизни увидел паровоз, вагоны и железную дорогу. Ехали недолго. Сошли на станции Ладожской, где в полной неопределенности промаялись почти двое суток. К исходу второго дня нас повели к предгорьям Кавказа. Привели в абсолютно безлюдный, но хорошо ухоженный поселок. Разместили группами по добротным домикам. Мы удивились: в домиках никаких хозяев, но впечатление такое, словно они только что кудато вышли. Поселок до войны был процветающим: здесь располагалось поселение советских немцев, которые организовали свой крепкий колхоз. Но, когда грянула война с фашистской Германией, всех жителей поселка спешно выселили в Казахстан и на Алтай. В дорогу им разрешили взять лишь самое необходимое. Остались ухоженные дома, нажитое добро, все хозяйство, неубранные поля, неснятый урожай… Через два дня мы покинули бывшее немецкое поселение. Пешим маршем дошли до станции Тифлисской – почти у города Кропоткина. Вечером сюда пришла огромная, пропыленная и усталая колонна мобилизованных такого же, как и мы, гражданского вида, за исключением нескольких командиров из военкомата, руководивших маршем. Нашу команду включили в эту колонну. В колонне шло много знакомых. Друзья помогли разобраться в обстановке. Они шли пешком из Темрюка. А нашей команде повезло: нас призвали позже и отправили вдогонку пароходом. Колонна, до того как мы в нее влились, уже промаршировала более двухсот километров. У многих обувь поизносилась, одежка истрепалась. У всех на плечах – лишь пиджачки, а на ногах – полуботинки. Экипировка не для осеннего ненастья, которое могло нагрянуть в любой день. Но ребята уже втянулись в марш. Были веселы и духом крепки. Я с интересом слушал рассказы о пройденном пути. Но больше интересовало будущее. Сколько еще нам идти наполовину военными и наполовину гражданскими? Где же нас сделают воинами Красной Армии? Но все об этом знали столько же, сколько и я… Теперь, оглядываясь назад, можно предположить смысл этого необычного и тяжелого марша. Дело в том, что в самом начале войны изза быстрого захвата немцами Украины, Белоруссии и Прибалтики страна потеряла не только огромные территории, но и значительный контингент мужского населения для развертывания действующей армии. Когда врагу был сдан Мариуполь и под ударом оказался Ростов – ворота к Северному Кавказу, видимо, было решено на всякий случай вывести из районов, оказавшихся под угрозой оккупации, всех мужчин мобилизационного и призывного возраста. И двинулись по дорогам Кубани в калмыцкие степи километровые колонны мужчин в расцвете сил… Пересекая треугольник железных дорог, идущих на Кавказ, обошли узловую станцию Кавказскую. Всю дорогу я шел рядом с приятелями, и мы вспоминали мирные дни. Какой прекрасной выглядела наша прежняя жизнь на фоне длинной и утомительной дороги! Оставаться наедине со своими думами нельзя – и дорога казалась тяжелее, и думы становились мрачнее. Поэтому все охотно вступали в разговоры даже с совершенно незнакомыми попутчиками. Делились самым сокровенным… С пригорка на пригорок извивалась по проселкам наша неоглядно длинная колонна. Мне ни разу не удалось увидеть ее голову или хвост. Сколько же рук оторвала от мирного труда проклятая война! Шли на восток отцы семейств и рядом – их сыновья. Шли по степи учителя и их недавние ученики. Шли рядом бывшие начальники и их подчиненные. Думаю, не одна такая колонна следовала тогда с Кубани до Сальских степей. В станице Дмитриевской переночевали в сарае. Следующий переход был недолгим, но изза тревоги, повисшей над нашей колонной, показался трудным. Стало известно о воздушном нападении врага, которому подверглись другие колонны. Немецкие летчики бомбили и расстреливали из пулеметов скопления беззащитных людей. Колонны никто и ничем не прикрывал. Оружия у нас не было. Перед выходом объявили, что при воздушной тревоге всем следует врассыпную бежать в любую сторону подальше от дороги. Между тем резко изменилась погода. Небо заволокла серая пелена, похолодало. В колонне притихли разговоры, теперь каждый шагал наедине со своими невеселыми мыслями. Несколько раз звучала команда: “Воздух!”, и все бросались врассыпную, но каждый раз успевали заметить, что летят наши краснозвездные самолеты. Под вечер начался осенний дождь. Сначала он чуть накрапывал, потом стал моросить и вскоре перешел в обложной. Быстро стемнело. Впотьмах видны были лишь мокрые плечи и спины идущих впереди, да слышалось дружное чавканье ног, месивших раскисшую дорогу. Легкий плащ, который надел, уходя из дому, защищал меня от дождя не более получаса. Влага сначала добралась до плеч, потом холодными струйками побежала по спине. Через час не осталось даже сухой нитки. В полуботинках хлюпала жижа, промокшие брюки жгутами обвили ноги. Лишь безостановочное движение немного согревало и вселяло надежду, что когданибудь кончится эта проклятая дорога. Колонна постепенно распалась на маленькие, тесно сплоченные группы людей, объединившихся и взаимно поддерживающих друг друга. Одному трудно было удержаться или выкарабкаться из липкой грязи на скользкой и хватающей за ноги дороге. Долго брели мы под не утихавшим холодным дождем, пока в кромешной тьме не вошли в какойто населенный пункт. Повернули на одну из улиц и подошли к большому дому, в окнах которого поблескивали слабые огоньки. Это была школа. В ее пустые классы до отказа набились промокшие люди, измотанные тяжелой дорогой. Улеглись прямо на голый пол, прижавшись друг к другу. Только так можно было хоть немного согреться. О еде никто не вспоминал, да ее нам и не предлагали. Усталость сморила всех. Ночью я очнулся от ледяного холода, исходившего от мокрой плотно облепившей тело одежды. Колотил бешеный озноб, от которого судорожно тряслись руки и ноги, поволчьи клацали зубы. Нельзя было выбраться из темной комнаты, до отказа забитой лежащими и тоже насквозь промокшими спутниками. Да и где среди ненастной ночи можно было найти хоть крошечный огонек и капельку тепла. Остаток ночи провел в полузабытьи, слушая тяжкие вздохи соседей, всхлипы, вскрики, ругательства – бред измученных людей. А утро неожиданно выдалось солнечным и теплым. Привалившись к нагретой стене школы, нежась под лучами не поосеннему теплого солнца, я быстро обсох. Жизнь вновь показалась прекрасной, по всему телу разлились живительные соки. Согревшись, задремал. Меня ктото разбудил и сообщил, что призывников, предназначенных для зачисления в военные училища, возвращают в свои военкоматы. Я вернулся домой, но через месяц меня опять призвали и направили в пехотное училище. Н.ЛАВРЕНЧЕНКО, участник ВОВ

Назад
Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий